Биография:

Вместо биографии

Глава из книги кинорежиссера Владимира Григорьевича Патрушева "Трунька"

ШАЦ

Шац, Костя Шацков, Константин Захарович, Захарыч — под этим разными именами скрывался один и тот же человек. Среднего роста, коренастый и очень энергичный. В зрелые годы он отпустил бородку, и с надвинутой на лоб кепочкой отдаленно напоминал Владимира Ильича Ленина. Как-то он пришел в детский садик за своей дочкой Леной. Дети обступили его толпой.

— Вы Ленин? — спросили они.

— Я ленин, — ответил Костя, имея ввиду, что он ленин папа.

— Дедушка Ленин! — заверещали детки и повисли на нем гроздьями.

Современной молодежи это имя уже мало что говорит, а в советские времена слово Ленин знали с пеленок. Это было святое имя, а портреты-иконы вождя висели в каждом учреждении. Но  сходство Захарыча и Ильича на бородке и кепочке заканчивалось, да и не старался молодой журналист походить на вождя, потому как по убеждениям был левым. Немножко левым, как большая часть советской интеллигенции, про которую Андрей Вознесенский говорил: «Я левый – да, но не левее сердца». А сейчас каждый, кто нащупал в себе дворянские корни, заявляет, что в советское время был диссидентом. Не верю я этим людям, которые вчера мочили попов, а сегодня влезли в их рясы, кто вчера преследовал за веру, а сегодня прилюдно молится в церкви, и кто публично сжигал свои партийные билеты.

У этих людей ни тогда, ни сейчас никакой веры не было. А без веры в творчестве, на мой взгляд, делать нечего. В бандитизме, допустим, она даже мешает.

Мы были так воспитаны, что верили в светлое будущее, но против некоторых недостатков все же боролись, не обращая внимания, что этих некоторых очень много. Сергей Михалков создал на Центральной студии документальных фильмов сатирический киножурнал «Фитиль» для борьбы с этими недостатками. У нас на Приморском телевидении тоже был аналогичный журнал. Вячеслав Львович Соболь даже придумал для него оригинальное название: «Проявитель». Вольнодумствовать нам сильно не позволяли, передача курировалась Госпартконтролем, который был замаскирован вывеской «Народный контроль».

Я как-то сделал сюжет «300 метров назад». Героем сюжета был овощевод, ровесник революции, 1917 года рождения. Его делянку от цивилизации отделяли 300 метров. Для полноценной и нерабской работы ему не хватало 300 метров водопровода, «сработанного еще рабами Рима», 300 метров проводов, чтобы зажглась лампочка Ильича и т.д. Мне выдали по первое число и за лампочку, и за водопровод. Сюжет, разумеется, с эфира сняли. Так вот, на этом «Проявителе» мы с Костей и познакомились.

Писал он хорошо. В меру едко, но градус левизны соблюдал точно, без всяких моих «водопроводов». Был очень грамотен и начитан. Мог свободно цитировать Монтеня, Дидро и Вольтера, не говоря уже про русскую классику. Книги были его страстью и болезнью. Я как-то имел неосторожность дать ему почитать пару книг — навсегда. Книги он не возвращал никогда, он просто не мог с ними расстаться. Ему легче было потерять руку, ногу, глаз, чем книгу.

Мы с ним пришли на телевидение, имея за плечами техникумовское образование, я  инструментальное, Костя — метеорологическое. Высшее мы тоже получили вместе от Каширина в нашем родном Институте искусств. У нас была замечательная группа, ей надо будет посвятить отдельную главу, а теперь вернемся к Шацкову.

С Костей я снимал свой первый самостоятельный фильм «Приезжайте к нам в Приморье». Это была заказная агитка, целью которой было привлечь жителей средней полосы России в Приморье. Сейчас бы этот фильм назвали рекламным, но в то время в Советском Союзе рекламы, как и секса, не существовало. Нашей небольшой группой мы объехали все Приморье, чтобы снять десятиминутный фильм. Съемочная группа — это сценарист Костя Шацков, я в роли режиссера и оператор Виктор Петрович Кузнецов, очень заслуженный человек, Герой Советского Союза. За что получил Героя, никто толком и не знал.

Он и сам рассказывал самые противоречивые версии. Но то, что он был разведчиком — это факт, и то, что ничего не боялся, — тоже факт.

Я был начинающим режиссером, а Костя уже маститым кинематографистом, за его плечами был десяток фильмов и не менее сотни телевизионных передач. Большая часть съемок фильма проходила в окрестностях озера Ханка, в рисоводческом хозяйстве Горяинова. Был такой знаменитый директор Даубихинского совхоза. Эти места Шацков и Кузнецов хорошо знали, потому что годом ранее снимали здесь фильм о рисе и Горяинове. Места здесь чудо как хороши, особенно поля лотоса, цветка неземной красоты. Срывать его и дарить кому-то бесполезно — через 10 минут после лишения жизни божественный цветок превращается в жалкую потрепанную тряпочку. Природа как бы говорит: любуйся на здоровье, но забирать не смей!

Здесь же, на поле лотосов, у нас случилась беда — мы утопили объектив. И не какой-нибудь ординарный, а широкоугольный, 18 мм, единственный на всю студию. Его только что прислали из Москвы. Надо доставать. А как? Глубина небольшая, метра два, но вода в Ханке мутная, под водой ничего не видно. За дело взялся Захарыч. В течение часа с интервалом 5 минут Костя погружается в воду и сантиметр за сантиметром на ощупь обследовал вязкое илистое дно. Потеря объектива грозила нам, помимо потери выигрышных кадров, жестокой взбучкой у себя дома. И все-таки он нашел объектив. Благо, что вода в Ханке пресная, в морской воде за час «купания» оптический прибор вряд ли бы выжил.

Кстати о морской воде. На одном из фильмов об ученых ДВО РАН группа Шацкова киносъемочную камеру все-таки утопила. Не выдержал и потек водонепроницаемый бокс для подводных съемок. Спас тот же Костя, он занял у ученых ведро спирта. Камеру погрузили в спирт, и тем самым спасли. По приезду из экспедиции Шацков написал докладную с просьбой выделить ему 10 литров спирта для возмещения ученым. Его просьба так и осталась без ответа, а ученым пришлось нам этот спирт простить.

Костя снимал много фильмов про ученых, и ученые ему очень доверяли, потому что знали, что Шацков научного ляпа допустить не может. А еще коньком Кости были фильмы о малых народностях. Это и тонкая лирическая картина про первую профессиональную чукотскую поэтессу Антонину Кымытваль, и про нивхский ансамбль «Ларш» с острова Сахалин, и про искусство народов удэ, проживающих в горных районах Сихотэ-Алиня. Бродил вместе с чукчами «Оленьими тропами».

В фильме «Оморочка» ему удалось стилизовать речь диктора на манер удэгейских песнопений. Этот текст блестяще, по-актерски, исполнил наш бессменный диктор Алексей Алексеевич Хортов. Там же у удэгейцев, в Красном Яре, с оператором Борисом Колобовым они сняли первый цветной фильм студии Дальтелефильм «Легенда Уссурийской тайги». Кстати, Захарыч снял две «Оморочки». Первую черно-белую картину с оператором Валерием Соломиным, вторую, цветную, с Анатолием Ющенко. Да простит меня Толя, которого я безмерно уважаю, но картина Соломина была намного выше по художественному решению. Сказывалась ВГИКовская школа, хороший художественный вкус оператора и его самоотверженность. Задумав решить всю картину на контровом свете, он, если это нужно было для кадра, мог залезть по горло в воду ледяного Бикина. Сегодня Валерий Соломин известный режиссер-документалист, академик Телевизионной академии.

Надо признать, что Константин Захарович Шацков был человеком больше пишущим, чем снимающим кино, больше сценаристом, чем режиссером. Это две диаметрально противоположные профессии, два различных способа мышления. Кино — это антилитература. Писатель в одну строчку зашифровывает целый пакет различных образов: визуальных, звуковых, эмоциональных и прочих. И читатель уже самостоятельно, сообразно своему воспитанию, эти образы в своем сознании разворачивает в собственные картины. У каждого в воображении своя дверь, своя ложка и своя Наташа Ростова. Режиссер же вкладывает в сознание зрителя уже готовые образы. Он нам навязывает его дверь, его ложку, его Наташу Ростову. Над книжкой можно подумать, а здесь тебе не дают опомниться, кино или полностью овладевает твоим сознанием, или ты отторгаешь его целиком. Середины не бывает.

Для Захарыча написать сценарий или дикторский текст не представляло больших трудностей, как, допустим, для меня. Написать сценарий или текст для меня сложнее, чем смонтировать три фильма. Писать для меня — мука, а монтировать кино — удовольствие. А вот у Кости все наоборот. Когда у него наступали, как мы говорили, монтажно-тонировочные денечки, Шацков мрачнел, нервничал, заболевал… Поэтому тандем: он — автор, я — режиссер был наиболее продуктивным. Из этого тандема родилось самое лучшее из моих и его фильмов творение — «Праздники села Харитоновки». Правда, видели его всего человек 15-20: члены Худсовета и коллеги, которые пришли поболеть за нас, да еще человек 20 в Москве, в Главном управлении местного вещания. Если взять еще цензоров, то полсотни зрителей наберется.

Харитоновка — это Приморская Матёра. За пять лет до Валентина Распутина мы открыли эту тему: хронику последних дней жизни села, которое должно было уйти на дно нового водохранилища. По существу это народная трагедия — покидать намоленые места.

— Ой, отдал меня мой таточка, у твоё село, у далёкое, у незнакомую деревенечку, — поет жительница села Харитоновки

Лидия Ковяхова в прологе фильма. Стучат топоры, кричат обезумевшие курицы, мычит стадо коров, которое гонят из деревни… И маленький щуплый старичок с георгиевскими крестами на груди выносит из покинутой деревни скворечник.

Съемочная группа работала в удовольствие. Жили мы в старой деревенской гостинице в районном центре Шкотово. Размещались все в одной большой комнате, удовольствия — на улице. Время от времени мы напевали:

В Шкотого, в Шкотого

Не боимся никого…

Ездили на съемки за 12 километров, но наши жизненные неудобства были ничто по сравнению с людской трагедией.

Праздники села Харитоновки, проникнуты скорбью: Родуница — родительский день, последний на этой земле, и праздник встречи переселенцев в селе Центральное тоже не сильно радостный. Тяжело людям расставаться с родной землей. Такой фильм Главному управлению местного вещания в столице нашей родины был не нужен. Он был не нужен и нашему главному начальнику Лапину. Нам бы не согласиться и положить фильм на полку, как это делали порядочные режиссеры, или хотя бы сохранить копию этого фильма до лучших времен. Но нет, система была устроена таким образом, что нам никак не позволили бы этого сделать, и вот почему. Если бы мы положили фильм на полку, то Комитету бы засчитали невыполнение плана, лишили бы 600 работников Комитета квартальной премии. Да нас разорвали бы на куски. Вот какой хитрый пресс был придуман для подчинения непокорных работников. А откажись я переделывать, заставили бы это сделать кого-нибудь другого. Весь черный юмор этой ситуации заключается в том, что мы, создатели фильма, не имели авторского права на свои произведения, а все права принадлежали студии, то бишь — Комитету. Так что пришлось, скрепя сердцем, переделывать.

И как ни старались авторы картины, в угоду вышестоящему начальству, сделать эту трагедию оптимистической, этого никак не получалось. Картину резали, переклеивали два раза. В конце концов изуродованная она вышла на местный экран под названием «Село меняет адрес». План выполнили, премию получили, и все остались довольными, кроме авторов. Это еще не все, на одном из собраний Павел Ильич Шварц, главный редактор Дальтелефильма, за эту картину приклеил мне ярлык антисоветского кинорежиссера.

Я агитировал Костю Шацкова описать всю эту историю на бумаге, из под его пера вышла бы замечательная книжка, но так и не собрались. Захарыч ушел из жизни при странных и трагических обстоятельствах. В последние годы он жил уединенно в девятиметровой гостинке, от пола до потолка набитой книгами, как рак-отшельник. В свою личную жизнь он не впускал никого, никто не знал почему, как и когда он расстался с женой и дочерьми. Иногда он горько запивал, и тогда никого вообще не пускал за порог своей скорлупы. Последние месяцы перед смертью он вообще бросил пить и планировал какие-то новые проекты, но вдруг исчез. Зная его уединенный характер, его хватились не сразу. Его нашли в морге через неделю. По одной из версий какая-то неопознанная машина сбила его ночью на тротуаре и скрылась с места происшествия. Хоронили Константина Захаровича Шацкова в закрытом гробу.