Биография:

Вместо биографии

Глава из книги кинорежиссера Владимира Патрушева «Трунька»

Жлоба – это не кличка

Действительно, у Вити это была настоящая фамилия. Кликуха  у него была Жлоб, но это, скорее всего, от сокращения фамилии, чем сущности характера. Ни хамством, ни жадностью Виктор не отличался, правда, любил матюгнуться для красного словца, чем безмерно гордился.

— Ты, Пат, — говорил он мне, — материшься зло, а материться надо красиво.

Правда, разницы большой я не видел и красоты в матерщине не ощущал. Мат — он и есть мат.  Непонятно, откуда у бывшего подручного кузнеца, выросшего в хулиганском районе, не получившего никакого специального образования, такое грамотное ощущение композиции кадра. Хотя, вру — на какие-то операторские курсы при Гостелерадио СССР он все-таки ездил, но они же не заменяют полного высшего образования, за два-три месяца многому не научишься. Я уже где-то говорил, что ему и Коле Назарову предлагали поступать во ВГИК без экзаменов. Поленились ребята.

Витя начинал работать осветителем, потом перешел в ассистенты оператора, и как многие из нас, еще на ассистентской ставке стал самостоятельно снимать. Дебютировал он у Шипа на картине «Арктика не кончается». Это были его «университетами», потому что у Юрия Павловича не забалуешь. «На траверзе мыса Эримо» — была его вторая операторская работа.

На РТМ «Пропагандист» мы устроились комфортно. Поскольку на пароходе судового врача не было (его обязанности выполнял старпом), мы оккупировали полностью лазарет, потому что больных на судне тоже не было. Мы с Пушкиным жили в каюте врача, он на нижней полке, я на верхней. Оператор балдел на послеоперационной койке. Она была устроена так, что при любой качке сохраняла горизонтальное положение, но при любом неверном движении могла легко опрокинуться. Да и в жизни нашей так бывает: получая одно — мы расплачиваемся другим.

Витя на картине работал азартно. Я помню, как-то вечером на выборке трала пошел снег, зрелище изумительное. Оператор бросился, растолкал осветителя, поставили по-быстрому свет, потому что уже было темно, поставили камеру, но тут снег закончился.

— Режиссер, у меня все готово, — доложил оператор, — давай снег.

Пришлось идти на поклон к капитану.

— Не проблема, — сказал Олешкевич, — сейчас на локаторе найдем снежный заряд и пойдем туда.

Но снежный заряд все время ускользал от нас. Не помню, сколько миль мы намотали, но то, что гонялись за пургой полночи — это факт. Снег мы так и не поймали. Зато нашли на радость рыбакам жирный косяк рыбы. Ищешь одно — находишь другое.

Однажды режиссеру, то бишь мне, взбрело в голову снять в сильное волнение судно с портала, с верхней точки. На РТМе до портала надо подниматься с наружной стороны по скобам Витя Жлоба и Пат безо всякого ограждения метров 20, не меньше. Это по земле пешком 20 метров — не расстояние.

— Нам бы какие-нибудь страховочные пояса, — попросил я у капитана.

— С этими поясами вы скорее за борт свалитесь.

Смотрю на Витю, вижу — страшно ему наверх лезть, а мне еще страшнее, потому как с детства высоты боюсь. Но кадр снять хочется.

— Ну, давай, — говорю, — ты вперед с камерой, а я следом за тобой с аккумулятором.

Страшно было невообразимо. И потянулся этот медленный подъем наверх. Наверху, на портале, было еще страшнее, чувствовал себя как на гигантских качелях. Подключили аккумулятор, Витя нажал на гашетку, камера вжикнула и замолкла.

Сняли всего один метр пленки и аккумулятор сел. Я Витю чуть с портала не сбросил. Но делать нечего, надо спускаться. А спускаться еще тяжелее, чем подниматься. Когда мы спустились на палубу, я почувствовал такую гордость за себя, такой драйв, кайф, что не опишешь никакими словами. Такого я раньше никогда не испытывал. В этот момент я осознал, зачем альпинисты идут в гору.

В этой экспедиции Виктор отснял замечательный материал, даже заказуха, которую мы сняли для ученых, была принята на всесоюзный экран под названием «Скумбрия идет в трал». Для этого фильма мы закатили после морей грандиозную павильонную съемку. Павильон Дальтелефильма у нас использовался крайне редко, а на полную мощь только на фильме «Хлеб» и у меня на «Скумбрии». По всему периметру двухсотметрового павильона был натянут белоснежный задник, в воздухе парила модель промыслового трала, вокруг него была проложена кольцевая железная киносъемочная дорога, на тележке стояла синхронная камера «Дружба», звук записывали со звукооператорского крана-журавля. Директором фильма тогда был Лева Андреев, делец, которого еще поискать. Где он достал этот белый фон, для меня было загадкой, на его изготовление, наверное, ушел километр белого материала, но еще более загадочно было: куда он потом исчез.

Замечательны кадры лова были у Жлобы, но их надо было еще и одухотворить монтажом. Я искал мелодию, которая была бы очень знакома и напрямую несла молекулы доброты. Мне привиделась песенка крокодила Гены. Я приложил ее к кадрам, где рыбаки работают на выборке трала, когда падает серебряный дождь, с сетей над головой и звенят натянутые снасти, эпизод заиграл совершенно другими красками, отличными от стандартной выборки трала. Виктор аж взвизгнул от радости, настолько хорош был эпизод.

Но нашу радость тут же погасил Слава Пушкин. Все-таки он был ненастоящим поэтом, приземленным, не было у него состояния полета души. Не мог он в своем сознании сложить вместе крокодила Гену и рыбаков, и этот альянс упрямо запретил, — пришлось идти на компромисс. В качестве темы доброты я взял вальс Андрея Петрова из фильма «Берегись автомобиля». И хотя он был намного слабее по эмоциональному настрою музыки Шаинского, функцию свою выполнял. Зато я «отыгрался» на Славе, когда тот сочинял дикторский текст. Не нужны мне были для этой картины казенные словоблудия, я пять раз возвращал написанное им на доработку, пока у Пушкина не появились в тексте простые человеческие интонации. Не устаю повторять, что монтаж — дело темное.

С Виктором мы встречались на съемочной площадке не один раз. Я насчитал восемь совместных фильмов. Половина из них снято в морских экспедициях. «Тетис идет за тралом» был самым трудным и последним морским «круизом». Он мог оказаться и последним фильмом в моей жизни. Мы поменяли шесть пароходов. На одной из перегрузок мы потеряли операторский штатив, а на последней — я чуть не потерял жизнь.

Меня спас матрос, который буквально выдернул меня в бот со штормтрапа и перебросил через себя, тут же очередная волна так швырнула баркас, что ступеньки, по которым я спускался, разлетелись в щепки. Перебазировались мы с судна на судно ночью в шторм.

Кино это было какое-то невезучее, материал для съемок скучный, не было динамичных событий. Вообще, съемка в море требует от киношников большой изобретательности и наблюдательности. Я как-то обратил внимание, как ученые и водолазы смотрят «Ну, погоди!». Видиков тогда еще не было, смотрели с 8-миллиметрового проектора без звука. Самым интересным были комментарии зрителей: они болели за бедолагу волка и осуждали подленького зайца. Я предложил Вите снять такой непредусмотренный эпизод для фильма.

— Да, ну, Пат, х…ня получится. Мы же пи….тое кино про тинровцев делаем.

Опять сработала инерция мышления. Уже потом, когда монтаж картины подходил к концу, Витя сказал, что тот неснятый эпизод про волка был бы очень уместен в картине. Большое видится на расстоянии.

Наш фильм был посвящен работе с подводным аппаратом «Тетис». Для съемок его под водой мы даже взяли с собой бокс для подводных съемок. Съемки под водой Жлоба проводил не один раз, но когда ты снимаешь на мелководье, это одно дело, а когда знаешь, что под тобой бездна в шесть километров — совершенно другое. На первых минутах погружения Витю охватил ужас, сжало сердце… Хорошо, что рядом были страхующие его водолазы. Больше оператором мы рисковать не стали.

Мне вдруг вспомнился еще один экстремальный момент в нашей работе. Работали мы в бухте Троица, снимали ученых-биологов ДВНЦ для фильма «Восточный причал России». Для одного из эпизодов надо было провести подводные съемки. Витя вспомнил про замечательную закрытую бухточку на мысе Гамов, рядом с маяком. До нее мы на лодке «Казанке» с рулевым управлением и двумя мощными подвесными моторами проскочили за 20 минут. Помимо рулевого Олега нас было трое: я, Жлоба и звукооператор Наташа Октябрева. Как только Витя кончил снимать, внезапно нахмурилось небо, Олег стал спешно собираться домой, он тщательно крепил все детали нашего снаряжения, я только потом понял, насколько это было важно. Да и вообще, не нужно нам было вообще выходить из этой бухты, а переждать шторм. Но когда мы все-таки вышли в море, все и началось… Сумасшедший встречный ветер, короткая жесткая волна, готовая переломить лодку. Возвращаться было нельзя, при любом повороте лодку бы опрокинуло, а если бы мы даже смогли развернуться, то волной сразу же погасило бы оба мотора. Причалить к берегу, мы тоже не могли — по всему побережью высокие обрывистые скалы. Оставалось только пробиваться вперед.

— Мама, ё…. мать! — вскрикивал Олег после каждого удара волны, — плавать умеете?.. Тент закреплять не будем… Витя, ты, поскольку сидишь рядом, прижми рукой тент к каркасу, будем переворачиваться — сбросишь тент… Мама, ё…. мать!

Мы с Наташей сидели на заднем сидении этой комфортабельной лодки-казанки. Вся картинка за ветровым стеклом катера казалась ирреальной, как плохая рирпроекция в старинных фильмах.  Иногда волна пролетала над нашими головами…

— Мама, ё…. мать!

Наташа сосредоточенно и методично стала разматывать и сматывать провода магнитофона, потом вдруг искаженным голосом запела: «Выходила на берег Катюша…» И тут я увидел, что у меня начала трястись правая нога, произвольно, независимо от меня. «Как тебе не стыдно, Пат, прекрати сейчас же,— внушаю я себе, прижимаю правым локтем ногу к полу, начинает трясти всего. Причем, как такового страха я не ощущаю, просто какая-то животная тряска. Прошло, отпустило.

— Мама, ё…. мать!

Так мы бились со штормом два часа, которые мне показались вечностью. Когда пришли на базу, шторм внезапно стих, будто его и не было. Виктор все еще держал зажатый в кулак угол тента, он не мог разжать пальцы. А метеослужба никакого шторма не зафиксировала. «Он вам приснился», — говорили они. Вот такой коллективный сон нам приснился.

Витя и звукооператор Вова Кириллов часто ссорились на съемочной площадке. Одному нужен был кадр, а другому, чтобы ветром не задувало. Их примиряло одно, они любили, если не было в тот день съемок, подольше поспать.

— В общем, Пат, если с утра на завтрак будет х…ня вроде манной каши, нас не будить.

Встал я, как обычно, рано утром, глянул в календарь — 1 апреля. Надо что-то придумать. Сходил на завтрак, съел ненавистную манную кашу. Сходил на мостик, спросил капитана, может ли он объявить, что на горизонте киты. Капитан дезинформацию по судовой трансляции выдавать отказался.

Грустный я возвращался в свою каюту, по нашей палубе разливался запах свежеиспеченного хлеба, мы жили поблизости от пекарни. Заглянул к своим ребятам, они жили в соседней каюте.

— Что там на завтрак? — сонно спросил Витя.

— Бильбоки, — сымпровизировал я.

— А что это такое?

— Сходи на завтрак, узнаешь…

— А пахнет вкусно… Вовка, вставай, Пат говорит, что на завтрак какие-то бильбоки дают.

Когда взамен сладкого сна они получили манную кашу, они чуть не выбросили меня за борт. Гнев их был ужасен, а меня разбирал смех.

Снимали мы в самых разных и экстремальных условиях: на море и на суше, на Крайнем севере и в тропических широтах — Витя всегда работал стабильно. На Чукотке зимой он чуть не отморозил уши и щеки, а летом его чуть не съели комары.

На «Мамонтовых травах» снимали комбайны на пойменных лугах. Нужно было снять длинный динамичный кадр в проходе, метров 30, это около минуты. Снимает он кадр, а обнаглевшие комары облепляют ему лицо, руки — все незащищенные места. Он отмахнуться не может, я тоже не могу влезть в кадр.

Так он и терпел, пока не остановил камеру, потом бросил ее и стал колотить себя, убивая насосавшиеся тушки насекомых и выражаясь такими многоэтажными неописуемыми выражениями, что их можно было бы без стеснения занести в книгу рекордов Гиннеса.

При всей своей матершинности, Витя был тонко чувствующим и порядочным человеком, хорошо знал и любил поэзию Маяковского, и я был всегда уверен, что никогда, ни при каких обстоятельствах он меня не предаст.

Его сгубили две вещи: водка и курево. Сколько ж нашего народа сгубила эта проклятущая водка: Слава Пушкин, Костя Шацков, Валя Лихачев, Коля Назаров, Леша Сафрошин, Галка Ярыш-Шепшелевич, Гена Дружин, — всех не перечислишь.

Между нами девочками говоря, у нас на студии был только один совершенно непьющий человек — Боря Колобов. Да и я увлекался этой гадостью, пока меня не остановила моя любимая жена. Хотя не знаю, сделал бы я больше в своей жизни без алкоголя или меньше — это никому не ведомо.

Наш шеф, Главный редактор Дальтелефильма Павел Ильич Шварц, тоже нехилый любитель выпить, но знающий где, когда и с кем, любил говорить:

— Можно пить до работы, после работы, во время работы, но не вместо работы.

Так вот, Витя стал пить вместо работы. Может быть виной тому, что личная жизнь его не  сложилась, а может, не сложилась, потому что пил.

Одно неминуемо связано с другим. Когда погиб Валя Лихачев, он вообще запил по-черному, и потерял работу на «Восток – ТВ», где работал оператором. Долго искал работу. Устроился электриком в Краевую больницу. Это было его последним местом работы и местом лечения. У него были больные легкие, но он продолжал курить. В Артеме есть дедушка, который избавляет от курения. Он помог мне, помог моей жене и многим другим людям. Я отвез Жлобу к знахарю,

Витя продержался два дня и закурил снова. У него был сильно развит дух противоречия. Убедить его в чем-то было чрезвычайно сложно, почти невозможно, а лечение предполагало веру.

Его не остановил даже страшный диагноз: рак легких. Чарльза Диккенса в романе «Домби и сын» есть персонаж миссис Чик. Она постоянно твердит, что надо над собой делать усилие:

— Право же Фанни, милая моя, необходимо, чтобы вы сделали усилие — быть может, очень напряженное и мучительное усилие, которое вы не расположены делать, но ведь вы знаете, Фанни, в этом мире все требует усилий, и мы не должны уступать, когда столь многое от нас зависит.

По мнению Луизы Чик Фанни умерла, потому что не сделала над собой усилия. Виктор Жлоба не то что бы ни сделал над собой усилия, он просто махнул на себя рукой.

Умер он во сне с улыбкой на устах.