Биография:

Галина Яковлевна Островская (16 мая 1936 - 6 января 2017) журналист, педагог, театральный критик.

20 августа 1963 года зачислена на должность старшего редактора молодежных и спортивных телепередач.

22 08 1969 года назначена старшим редактором литературно-драматического телевещания.

1 ноября 1976 года назначена главным редактором главной редакции художественного вещания телевидения.

1 апреля 1986 года назначена главным редактором главной редакции художественного вещания радио.

17 мая 1991 года уволена в связи с уходом на пенсию по возрасту.

«Мои родители были актерами. Мотались они по всей России. А во Владивосток приехали в 1953 г. из города в Архангельской области, который называется Котлас. Мне тогда было 16 лет, и я отлично помню смерть Сталина. Как в кабинет, рыдая, вошла историчка, которая ничего не могла сказать, кроме того, что умер Сталин.

Мы ехали во Владивосток поездом из Москвы 10 суток. Стоял сентябрь и было очень интересно. Когда мы ехали по Сибири – ты помнишь фильм «Холодное лето 53-го» - после смерти Сталина реабилитированные заключенные возвращались из лагерей. И ведь освобождали не только политических, но и уголовников. И вот стоим на какой-то маленькой станции. Тогда поезда бывало подолгу на маленьких станциях стояли – паровоз меняли или заправляли его углем и водой… А рядом с нами на соседнем пути стоит состав со вчерашними заключенными. Мы сначала и не поняли, кто это – какие-то люди в каких-то ватниках, с какими-то лицами не такими, как в нашем поезде… Мы стояли минут 15-20, потом поезд тронулся, а по громкой связи объявили, что, если в поезде есть хирурги, то убедительная просьба срочно придти в 4-й вагон. Оказалось, что кто-то из этих бандитов очень сильно порезал одного из пассажиров нашего поезда… Он побежал во время стоянки на станцию кипяток искать – его и порезали. На следующей станции его забрала скорая помощь.

 Так вот, когда мы ехали по Сибири, во многих местах уже лежал снег, а как въехали в Приморский край, то здесь все было в буйной совершенно зелени, в цветах… Где-то под Владивостоком мы остановились – на Океанской, Седанке или Второй речке - не знаю – тогда ж все это еще не было застроено… И объявили по громкой связи, что стоянка будет долгая, так как что-то там будут менять… И все мужики как по команде поскидывали с себя штаны и рубахи и в трусах побежали к воде – море было совсем рядом… А через некоторое время без всякого объявления поезд медленно тронулся с места и все мужики повыскакивали из воды и чух-чух-чух стали как были в трусах запрыгивать в него на ходу.

Наверняка у родителей был официальный вызов во Владивосток, так как они ехали в распоряжение театра Тихоокеанского флота: папа - режиссером, мама – актрисой. Но я, девчонка, со всякими там разрешениями дела не имела. Здесь я сначала поступила в университет, а потом начала работать на телевидении.

Владивосток был закрытым городом, но, живя здесь, я как-то законов закрытого города не ощущала, меня они не коснулись. Но еще более закрытым городом была Советская Гавань и вот ее законы меня коснулись, и это тоже было очень интересно.

Когда я училась на третьем курсе, кому-то из наших адмиралов пришла в голову светлая идея перевести театр ТОФ в Советскую гавань. Во Владивостоке, дескать, и без него хватает культурных учреждений. А в Совгавани нет ничего, кроме большой базы флота. Папа с мамой согласились переехать в Совгавань вместе с театром только при условии, что мне оставят одну комнату из тех двух, что занимала наша семья. Мне эту комнату в адмиральском доме, который сейчас на Светланской под мостом, оставили, и я сразу стала богатой невестой.  И вот на 4-м курсе моя однокурсница мне говорит: «Поехали в Совгавань». У нее там отец служил, какой-то крупный чин, адмирал… Я говорю: «Так у нас же пропусков нет». «Да поехали..!» И мы две студентки, две дуры, две идиотки поехали в Совгавань. Без всяких пропусков, только с паспортами и студенческими билетами… Первая проблема - билеты, которых без пропуска или командировочного удостоверения нам, конечно, никто не даст… Берем билеты до Хабаровска, приезжаем в Хабаровск, а дальше что? Сейчас железнодорожные билеты в любой город продают только по паспорту. В то время такого порядка не было. Билеты не были именными. Видим – военные. Две молоденькие симпатичные студенточки подходят к молоденьким симпатичненьким офицерикам: «Здравствуйте, мальчики». «Здравствуйте, девочки». «Мы студентки из Владивостока. Купите нам билеты до Совгавани». «Пожалуйста!» Они идут в кассу, предъявляют свои офицерские кижки и берут нам два билета Хабаровск-Совгавань.  И мы пошли на узел связи и позвонили в Совгавань – она своему папе, я своему – звонить пришлось в театр, так как личного телефона у отца не было, а мобильники еще не изобрели  - и просить передать Якову Вайсбергу, что приезжает его дочь, которую хорошо бы встретить… Сели в поезд и поехали. Едем-едем, хохочем и радуемся… И вдруг уже недалеко от Совгавани в вагон заходит патруль и начинает проверять документы… Два офицера, два матроса и собака! Каждый человек показывает им паспорт, документ, разрешающий въезд, и билет…  Подходят к нам. Показываем билеты, паспорта и студенческие книжки. А пропуск? А нету… А к кому едете? К папе… Мой папа адмирал, а мой работает в театре… Ну, хорошо, посмотрим, чем это кончится… Они садятся рядом с нами – посмотрим, кто вас будет встречать…  И благо, что оба наши папы приехали на вокзал нас встречать. Ее папа  адмирал подъехал на военном джипе и офицеры, откозыряв, передали ему дочь с рук на руки. Моему папе была вручена я. Патрульных папы поблагодарили за доставку и за бдительность. И до сих пор не пойму, как так вышло, и как нам все это сошло с рук, никто не стал разбираться, как мы оказались в Совгаванни, как мы достали билеты… И папы наши, к счастью, не пострадали… И в следующий раз, когда я поехала в родителям в Совгавань показывать им новорожденного сына в 1959 г., то мне уже  прислали вызов, сделали пропуск, где было написано, что я еду с младенцем и все уже было чин по чину…Так что в Совгавани режим-то был построже, чем во Владивостоке.

У медали две стороны и у закрытого города также. Так вот с другой стороны Владивосток был очень спокойным городом. Говорят, что неспокойно здесь было в конце войны. Мне муж рассказывал, что были массовые драки, когда стенка на стенку шли друг на друга гражданские и матросы. И матросы снимали ремни и дрались бляхами… Но 50-е годы были спокойными. Вот я закончила университет в 1958 г. Город был закрытый. И я сразу начала работать в газете, которая называлась «Тихоокеанский комсомолец». Это была краевая молодежная газета, которую издавал Приморский крайком комсомола. И примерно раз в две недели каждый из сотрудников редакции дежурил по газете. Типографский набор приходил очень поздно, поздно газета печаталась, поздно ночью подписывалась и дежурный возвращался из типографии домой часа в 2 ночи. Редакция тогда находилась на ул. 25 Октября (Алеутская), а я жила в доме рядом с Пушкинским сквером. И я молоденькая симпатичненькая барышня возвращалась после дежурств домой пешком – транспорта-то уже никакого не было, а мысль о такси даже в голову не приходила. Сейчас я бы побоялась, сейчас очень страшно женщине одной оказаться ночью в городе. А тогда – запросто. И только однажды помню меня что-то забеспокоило. Уже не помню что. И на мое счастье показался патруль. Я к нему. Говорю, ребята, тут какой-то парень топтался, я его боюсь. А тебе, - говорят, - сестренка куда? Пойдем, мы тебя проводим. И проводили до самого дома. Патрулей тогда было много – это, во-первых. Во-вторых, в закрытый город всяким асоциальным элементам попасть было труднее, чем в город открытый. И в этом смысле город был спокойным. Мы никогда не слышали о каких-то страшных кражах, разбоях или убийствах, что со страшной силой расцвело в годах 90-х. Тогда ничего подобного не было.

Когда я пришла работать на телевидение, то закрытость проявилась в виде свирепствующей цензуры. Работала я сначала в молодежной редакции, а потом в «культуре», потому что ни в экономике, ни в политике ничего не понимаю. Вот, скажем, приезжает к нам на гастроли какой-нибудь иногородний театр. А в советское время, надо сказать, во Владивосток на гастроли приезжали хотя бы по разу все крупнейшие театры страны, кроме ленинградского БДТ и Театра на Таганке. А в советское время театры шефствовали – так это называлось – над Советской армией и флотом. Это было такое взаимное шефство. Театры проводили в частях концерты и творческие встречи, а армия и флот помогали театрам, чем могли – транспортом, рабочими руками. И когда к нам приезжал какой-нибудь крупный театральный коллектив, то первые шефские концерты эти коллективы давали на кораблях, которые стояли у причальной стенки на Корабельной набережной. А я как журналист делала передачи с участием этих актеров, интервью у них брала. Так вот что я им говорила, о чем предупреждала перво-наперво – это ведь были прямые эфиры, записи и монтажа еще не было. Так вот я им говорила: когда будете отвечать на мои вопросы, то имейте ввиду, что вы не встречали во Владивостоке ни одного матроса, не видели ни одного корабля, забудьте о шефских концертах… Они на меня смотрели, как на идиотку. А я их добивала: если вы скажете в эфир что-нибудь подобное, то меня завтра же либо уволят, либо, самое малое, влепят строгий выговор. И уверяю тебя, у нас в телерадиокомитете не было ни одного журналиста, не имеющего такого выговора, а то и нескольких. В том числе и я. Но от увольнения бог (или умный начальник) как-то спасал. И все ржали над этим.

Раньше в городе было полно матросов. А сейчас? Ты когда в последний раз видел в городе матроса? А патруль? Раньше ведь не милиция и не дружинники охраняли город, а патрули.

Свой выговор я схлопотала 10 ноября. Я тогда работала в молодежной редакции телевидения. В советском календаре день 10 ноября был отмечен сразу двумя праздниками: День советской милиции и Всемирный день молодежи. Что-то я там навыдумывала: студенты разыгрывали сценки на английском языке, другие ребята пели французскую песенку… И еще я нашла девочку, которая переписывалась с молодым человеком из Индонезии и она согласилась почитать его письма. В прямом эфире. В них он рассказывал про жизнь, обычаи, природу своей страны… Все очень интересно, красиво и достойно… И в прямом эфире я ее спрашиваю: «Маша, у вас я знаю, есть в Индонезии друг, вы с ним переписываетесь. Не согласитесь ли вы почитать нам его письма?». А она говорит: «Да. Я с ним познакомилась во время дружественного визита индонезийских военных кораблей к нашим военным морякам.» Ну, и дальше все пошло по сценарию сценку сыграли, песенку спели, все хорошо, я счастлива… А назавтра прихожу на работу и узнаю: Островской выговор. За что? А нельзя говорить, что индонезийские корабли приходили с визитом дружбы.

Идет у меня передача с поэтом, извините, Вадимом Шефнером. Шефнер рассказывает то ли про своего знаменитого «Орленка», то ли про какую-то другую песню и говорит, что эта песня родилась в годы Великой Отечественной войны – не помню уже, то ли в Челябинске, то ли в Чите – там в то время формировались наши части для отправки на фронт… Странный был выговор. Я пошла к цензору. Это, говорю, когда было??? Война закончилась! Мы победили! И тридцать лет прошло!!! А она мне: если там во время войны формировались части, то там и сейчас может что-то такое быть, есть какая-то военная инфраструктура… При этом, нам никогда не давали выговором за опоздание на работу, срывы эфира или какие-либо иные нарушения дисциплины. Все подцензурные. При этом, ты часто не знаешь, что можно, что нельзя – это определялось «экспериментальным» путем.  То есть ни с того ни с сего получаешь выговор, тебя лишают премиальных… И только потом все объясняют…

Я помню у нас была такой замечательный редактор Нелли Чекризова – она сельским хозяйством занималась. Так вот ей, помню, влепили строгача за то, что какой-то человек у нее в эфире сказал, что они поставляют свою сельхозпродукцию в воинскую часть номер такой-то… И это уже просто приравнивалось к расстрелу. При этом в центре Владивостока у входа в здание Тихоокеанского погрануправления всегда висела табличка с его номером воинской части – в/ч №…

Когда я еще только начинала работать в молодежке  одна из моих командировок, году в 60-м, была в славный город-порт Находку. В Находку приходили иностранные суда, там был Интерклуб, куда захаживали иностранные моряки. А меня послали сделать репортаж о комсомольско-молодежной бригаде в селе Владимиро-Александровском. Оно недалеко от Находки, поэтому жили мы в гостинице в городе. И вот возвращаемся в Находку поздно вечером голодные, как волки. А все уже закрыто – магазины, буфеты… Остается только ресторан. При этом, на операторе были темные брюки и белая рубашка, на мне ситцевое летнее платьишко. Это важно. Приходим в ресторан, а швейцар нас не пускает – дамам без чулок нельзя. Какие чулки, на улице от жары асфальт плавится… Да и вообще, мы в командировке, откуда у нас чулки? Ничего не знаю, у нас тут иностранцы, дамам без чулок нельзя! И в это время мимо нас в ресторан шли раскрашенные молодые девицы – все в чулках. Я тогда в первый раз увидела проституток. Они обслуживали иностранных моряков и вместе с ними мимо нас голодных проходили в ресторан. И меня такое зло взяло: перед шлюхами все двери распахиваются, а я после трудового дня без чулок котлету сожрать не имею права.…

Я говорю оператору:

- Володя, подожди.

И швейцару:

- Где у вас тут служебный вход?

Он показал, и я пошла туда, достав из сумочки редакционное удостоверение. Представилась корреспондентом Приморского телевидения и ко мне вышел кто-то из начальства. Я говорю: это что у вас тут за порядки, какие чулки? Я приехала снимать комсомольско-молодежную бригаду, хочу есть, меня не пускают, кто-то придумал эту глупость про чулки, а вы запускаете к себе – мы же знаем кого… Ну, хорошо, отвечают, сейчас мы вас покормим. Нас провели через служебные помещения, посадили в какой-то задний угол этого кабака и мы сожрали-таки по котлете. С голоду не дали умереть.

Ну, ладно, возвращаемся во Владивосток и я, наивная, иду к председателю телерадиокомитета Семену Владимировичу Юрченко по кличке Великий Будда. К нему, слава богу, попасть на прием всегда было легко – двери настежь... Вхожу робко: Семен Владимирович, мы молодежная редакция, были в Находке, снимали комсомольско-молодежную бригаду, видели живых проституток – молодые девочки… Я считаю, что нам нужно сделать про них передачу. И я рассказала ему про эту передачу, как мы разоблачим порок… А Юрченко мне говорит: Галя,  о чем ты собираешься говорить? Запомни: в Советском Союзе проституции нет! Ну, нашлись там 2-3 шлюхи – это же единичные факты. Забудь ты про эту тему и не поднимай ее никогда. Тем  более, Находка - открытый город, там бывают иностранцы, кто-то же их должен обслуживать, они же к этому там у себя к этому привыкли…

Во Владивостоке тогда ничего подобного и представить себе нельзя было.

Перед олимпийскими играми в Токио в 1964 г. во Владивостоке проходили сборы некоторых сборных команд СССР. Здесь были гимнасты, гребцы, тяжелоатлеты, еще кто-то и боксеры. И мне поручили это все освещать, хотя я ни черта не понимала в спорте и у гимнасток, помню, спрашивала: а как же ваши маленькие дети, как же вы все успеваете..? Спортивная сторона оставалась в стороне. И после какой-то передачи мы все абсолютно, кто участвовал пошли в кабак. Как сейчас помню, это был «Челюскин». Вышли уже за полночь, транспорта никакого не было, и меня пошел провожать боксер Владимир Енгибарян – олимпийский чемпион Мельбурна «в весе мухи». И вот идем мы с ним по ночной Ленинской – я на шпильках и рядом маленький Енгибарян. У него тогда только что родился сын, и он мне про него всю дорогу рассказывал, какой он умный, как Маркс. И вдруг недалеко от дома подходят к нам два бугая – здоровые такие и начинается: ну, что парень идешь один с такой чувихой, может тебе отвалить… У меня сердце - в пятки. Мало того, что моя жизнь пропала, так еще и за олимпийского чемпиона отвечать придется…

Енгибарян говорит мне:

- Спокойно.

А им:

- Мужики, отойдем.

Отошли. Что он им говори? Наверное, просто объяснил, кто он. И все. Пока-пока и разбежались, и мы спокойно дошли до дому.

Когда Светлана Аллилуева слиняла из страны, она, как ты знаешь, издала книжку «Двадцать писем к другу». Наша пресса написала, конечно, что книжка ужасная, клевета на страну, на народ, на партию… Но наши моряки, как всегда, книжку эту привезли и кто-то дал мужу перепечатанную с нее копию. Ну и мы не нашли ничего лучшего, как заложить в мою печатную машинку максимально возможное количество листов вперемежку с копиркой – а у меня дома как у журналистки была портативная пишущая машинка – и в свою очередь книжку эту «размножить». И в свою очередь начали давать ее своим знакомым – от большого ума, разумеется. И, конечно, один из сослуживцев мужа донес, куда следует. И дальше началось дело.

Уже позже мы узнали, что в крайкоме партии – ну, тогда, после дела Даниэля и Синявского, дел других диссидентов, в регионах тоже стало модно карать инакомыслящих – решили провести на нашем примере показательное дело. Жена – известный журналист и главный редактор на телевидении, муж – главный инженер на больших стройках, и оба коммунисты. И когда в КГБ попала эта перепечатка, они дошлые ребята, они тут же определили, сколько было экземпляров. Они вызвали моего мужа – я их не волновала почему-то, видимо потому, что все равно была «в кармане» - и они все дела вели с мужем. Его попросили сдать все экземпляры – он все их принес.

- Расскажите, кому давали.

Сказали, кому давали. Не всех, конечно, назвали и муж, по-моему, даже вычислил, кто его сдал. И дело закрутилось…

Дальше – партийное собрание на его работе и рекомендация райкома партии исключить из рядов. То есть, если бы его исключили, потом взялись бы за меня и сын никогда бы не поступил на факультет журналистики, потому что за ним волочился бы родительский шлейф. Это же идеологические организации… Я работала в идеологии и он собирался поступать… Повезло, что муж был на хорошем счету на работе, к нему очень хорошо относились и руководство, и его подчиненные, и они проголосовали за строгий выговор. Этот протокол ушел в райком, а из крайкома пришла другая установка: сделать громкое дело и исключить. Об этом много лет спустя мне рассказал тогдашний секретарь райкома Муромцев, когда он уже работал в телерадиокомитете и мы были, что называется по корешам.

Тогда я пошла за помощью к своей подруге и сокурснице Аде Бортковской. Она работала 1-м секретарем крайкома комсомола и была членом бюро крайкома партии. Я позвонила и сказала, что надо встретиться по очень серьезному делу. Мы с ней встретились на улице, чтобы никто не подслушал, и я ей все рассказала. Я ей говорю: выручай, ты ж понимаешь, что будет дальше. И я не знаю, с кем она там говорила, на какие рычаги нажимала, но бюро крайкома утвердило решение первичной партийной организации – строгий выговор. Через год выговор сняли.

Прошло некоторое время и у нас в телерадиокомитете была встреча с сотрудником КГБ – время от времени они к нам приходили, говорили, какие там новые установки, кто сбежал за границу, кто попал под запреты… Шестакович, там, Любимов и проч. Мы должны были все это знать, чтобы это ни в коем случае не просочилось в эфир… И он нам рассказывает про всякие там антисоветские, антипартийные дела, а кто-то из зала возьми и ляпни: у нас, дескать, такого нет! А он говорит:

- Что? У вас такого нет? А где тут у вас Островская?

Ну, я глазки-то потупила, а он говорит:

- Вот вы у нее поинтересуйтесь, что у вас тут есть, а чего нет…

Ну, все закончилось и я тут же побежала к Будде:

- Что, Семен Владимирович, мне теперь, наверное, надо увольняться?

А он мне:

- Ты думаешь, я ничего этого не знал? Да мне на другой день было позвонено из соответствующих органов и даны соответствующие рекомендации. Но ты же видишь, что мы тебя пальцем не тронули и, если бы не этот придурок-лектор, то никто об этом бы и не узнал.

Так все и кончилось. А когда началась Перестройка он поехал в дом отдыха в Ялту и из Ялты мне прислал срочной бандеролью отпечатанную у нас в России книжку Алиллуевой. И ведь там же ни столечко, но полстолечко не было никакой антисоветчины».

 

Из интервью Галины Яковлевны Островской сотруднику Приморского музея им. В.К.Арсеньева Александру Львовичу Ткачеву 26 марта 2014 г. в ее квартире на ул. Шкипера Гека (бывш. 3-я Портовая) в рамках проекта музея «Закрытый город».

При перепечатке или использовании ссылка обязательна.

ВИДЕО: Интервью Галины Яковлевны Островской Сергею Землянскому к 60-летию Приморского телевидения 10 июля 2015 г. 
02-00 Начало работы на телевидении
03-40 Почему именно театральные постановки были «фирменным блюдом» Приморского телевидения
05-30 Чем отличается современное поколение тележурналистов от своих предшественников
07-00 Рассказ о записи интервью Островской с великим русским актером Иннокентием Смоктуновским и режиссере Борисе Кучумове
10-45 Как придумывали новые программы
11-30 О Валентине Ткачеве и Семене Юрченко, создании приморского КВНа и контроле Краевого комитета КПСС, о выговорах и лишении премий
18-00 В чем секрет высочайшего профессионализма первых поколений приморских телевизионщиков
21-30 О необходимости подготовки студентов телевизионными журналистами-практиками
22-55 О роли Приморского телевидения в жизни Приморского края тогда и ныне и Нелли Чекризовой

Ветеран приморского экрана Галина Островская на телевидение попала по недоразумению

Книжка Г.Я.Островской "Телебайки", Владивосток. изд. ДВГУ, 2006 г. (копия с экземпляра, подаренного автором кинорежиссеру Дальтелефильма В.Г. Патрушеву)