Вагончик тронулся...

Автор – Юлия Пятницкая

(«Бульвар Гордона», январь, 2008, №1 (141)

Пожалуй, больше всего в этом безобра­зии меня раздражает, что создатели и участ­ники проекта  Эрнста — Бекмамбетова делают вид, будто ничего не понимают. Будто не зна­ют, на что руку подняли, на что посягнули...

«Главное, что фильм получился, — гово­рит продюсер и гендиректор  Первого рос­сийского канала. — Наша картина — это ри­мейк по атмосфере, но по сюжету — продол­жение чистой воды. Ведь никто не сказал, что главные герои «Иронии судьбы» счастли­во прожили 32 года и умерли в один день?».

Действительно, никто этого не говорил. И умерли не все. И не в один день. Умер Ге­оргий Бурков и мамы Нади Шевелевой и Жени Лукашина — Любовь Добржанская и Любовь Соколова. Умер драматург Эмиль Брагинский. Слава Богу, он не увидит, в ка­кое рекламное убожество превратили его, сказку сказок господа капиталисты.

Говорят, «Ирония судьбы» нравилась Брежневу... Иначе, дескать, трудно объяс­нить, как такое аморальное кино, да еще с откровенной сатирой на советскую дей­ствительность, с польской актрисой в роли учительницы русского языка, с песнями на стихи Пастернака, Цветаевой, Ахмадулиной в исполнении малоизвестной эстрадной певички Пугачевой попало на экраны, а по­том еще и получило Госпремию.

Я думаю, Брежнев тут ни при чем. В кон­це концов, «С легким паром» далеко не единственный советский несоветский фильм. Как ни крути, общество развитого социализма при всей его заданности, од­нозначности и беспросветной уверенности в завтрашнем дне постоянно удивляло чем-нибудь приятным. Чешским гарнитуром, югославскими сапогами, Товстоноговым, Смоктуновским, Тарковским, Высоцким... Но, на мой взгляд, феномен рязановского фильма совершенно иного рода.

Эта щемящая новогодняя лав стори о  «соединении  близких душ» шла не впереди времени, не поперек, не вопреки ему, не назло, а заодно с ним. Она была вся из это­го времени соткана и слеплена, и все в ней было настоящим. И божественная музыка Таривердиева, и стихи, и березовый веник, и январский снег, и билет за 16 рублей на самолет Москва — Питер. И любовь. И луч­шие на свете мамы.

Так душевно, без единого комплимента, реверанса, угодливого приседания, без кап­ли какой бы то ни было морали, нравоучительной идеи и проповеди, воспеть Совок, затолкав в свой фильм все луч­шее, что было в тех людях, в той стране, получилось только у Ря­занова. И только один раз. «Ирония судьбы, или С легким паром!» — энциклопедия советского быта и бытия. То, что нельзя ни изменить, ни переписать, ни переосмыслить. То, что нельзя трогать. Ни через 30, ни через 300 лет. Когда я в сотый раз смотрю, как Надя Шевелева надевает огромную мохнатую шапку, которая совершенно не вяжется ни с ее сапогами, ни с пальто, как она берет алюминиевый ковшик, чтобы сварить кофе, а Лукашин моет ершиком уродливую хрус­тальную салатницу, у меня сжимается сер­дце. И я не знаю, как нужно любить деньги и какую иметь бессовестную совесть, чтобы через 32 года ввалиться в этот уютный зах­ламленный дом, построенный по типовому советскому проекту, со своими мобильны­ми телефонами, косметикой «фаберлик», майонезом «калве» и прочей хренотенью.

        Эльдар Александрович проект благосло­вил и даже снялся в эпизоде. Снова в само­лете, только на плече у него не Мягков, а Хабенский. И у Хабенского не алкогольная ин­токсикация, а алкогольная непереносимость, и влюбился он не в Надю Шевелеву,  а в ее дочь Надю, и не случайно, а специаль­но, и не ее это дочь, а дочь Боярского. Очень красивая девушка, которая носит стильное платье в горошек, пудрится пудрой «фабер­лик», все время- перемешивает салат оливье и разговаривает по мобильному с Сергеем Безруковым.

       «С легким паром!» — энциклопедия советского быта и бытия. То, что нельзя ни изменить, ни переписать, ни переосмыслить. То, что нельзя трогать. Ни через 30, ни через 300 лет. Когда я в сотый раз смотрю, как Надя Шевелева надевает огромную мохнатую шапку, которая совершенно не вяжется ни с ее сапогами, ни с пальто, как она берет алюминиевый ковшик, чтобы сварить кофе, а Лукашин моет ершиком уродливую хрус­тальную салатницу, у меня сжимается сер­дце. И я не знаю, как нужно любить деньги и какую иметь бессовестную совесть, чтобы через 32 года ввалиться в этот уютный зах­ламленный дом, построенный по типовому • советскому проекту, со своими мобильны­ми телефонами, косметикой «фаберлик», майонезом «калве» и прочей хренотенью.

По мобильным разговаривают все и практически непрерывно. Что и стало глав­ным драматургическим ходом картины. «С появлением мобильной связи полностью изменилась наша жизнь: семейные отно­шения, дружба, адюльтер... Мало кто сегод­ня это философски артикулирует», — кон­статирует Константин Эрнст. В принципе, я согласна, что современное искусство поче­му-то стороной обходит историческую роль сотового телефона. Но, во-первых, вполне возможно, что не у всех мобильник влияет на дружбу и семейные отношения, не говоря уже об адюльтере... А во-вторых, не к праздничному столу будет сказано, сущес­твуют люди, у которых, представьте себе, нет и никогда не было мобильного. Сущест­вуют даже целые страны...

Если уж решено было срубить денег, сыграв на чувствах недобитых капита­лизмом постсовет­ских граждан, то де­лать это нужно было трепетно и нежно, медленно и печаль­но. А чтобы играть на чувствах, нужно иногда отключать мобильный телефон. Правда, у меня есть смутное подозрение, что Эрнст с Бекмамбетовым не только денег хотели. Они стремились к чему-то еще. Может, к любви миллионов? Ох, не будет вам, ребята, любви. Будут только деньги.

Надя вышла замуж за Ипполита, Женя женился на Гале. Нарожали детей, разве­лись... А через  годы, через расстоянья силь­но повзрослевший сын Лукашина Констан­тин  Хабенский в преддверии новогодней ночи вдруг остро захотел посмотреть на женщину, которую когда-то любил его отец. То есть на 66-летнюю питерскую учительни­цу русского языка и литературы...

Костя решил рвануть в Санкт-Петербург, а перед отлетом  папины друзья напоили его в бане, несмотря на то, что мальчику пить категорически нельзя, у него идиосинкра­зия на алкоголь... Отравленный друзьями-убийцами, в состоянии глубокого обморо­ка, Лукашин-младший  все-таки приползает в Петербург на 3-ю улицу Строителей и об­манным путем проникает в квартиру Нади Шевелевой,  войдя в доверие то ли к дворнику, то ли к слесарю...

Мне кажется, по своей фантастической сюжетной нелепости, безумному количес­тву нестыковок и неувязок бекмамбетовский «римейк по атмосфере» может смело держать одно из первых мест в современ­ном российском кинематографе.

«Я хочу, чтобы у папы все было хорошо, — загадывает Костя единственное желание Деду Морозу. — А у меня, как у папы». А не много будет — двое Лукашиных на одну по­жилую Барбару Брыльску? Похоже, что и сюжет, и монологи с диалогами, и сценарий в целом сочинялись прямо на съемочной площадке, между делом, впопыхах... То ли дворником, то ли слесарем.

Но дело не только в этом. «Ирония судь­бы. Продолжение» — вовсе не рядовое хули­ганство киношников, а хулиганство с осо­бым цинизмом. Самый страшный фрагмент, картины — когда Мягков, покрытый толс­тым-толстым слоем кремпудры, рассказы­вает Надежде Васильевне, Ипполиту Геор­гиевичу и их дочери Наде, что он счастливый человек. Такими счастливыми люди обычно выглядят в рекламе лекарств от старости...

Насколько я знаю, только Лия Ахеджакова наотрез отказалась участвовать в этом культурном мероприятии. За что ее услали в Израиль, и оставшаяся подруга Нади Шеве­левой Валентина Талызина разговаривает с Израилем по мобильному...

    Помнится, после первой «Иронии» Талызи­на годами публично возмущалась вопиющей несправедливостью: «Я озвучивала, Пугачева пела, а Брыльска получила Государственную премию!». Называется — не буди лихо, пока оно тихо. На этот раз Валентину Илларионов­ну просто оставили на лестничной клетке, зах­лопнув перед носом дверь. Рыночная эконо­мика диктует свои правила этикета.

   Александру Белявскому вообще текста не досталось — у артиста не восстанови­лась речь после инсульта, поэтому он тихо сидит в бане и тихо смеется. За всех лукашинских друзей отдувается полуобнажен­ный Александр Ширвиндт. Спасибо, что прикрыли его простыней...

Если взять себя в руки, отрезать память, включить мобильный телефон, отбросить этические и эстетические претензии, если просто тупо смотреть на экран, где кружится и не тает ненастоящий снег, а в маршрутке трясется вечно пьяный Михаил Ефремов - Дед 'Мороз со Снегурочкой средних лет, можно попытаться что-нибудь философски сартикулировать.  Или хотя бы определиться с жан­ром. «Ирония судьбы. Продолжение» — это фильм-катастрофа. О том, как мобильные те­лефоны вместе с майонезом «калве», кофе «нескафе» и косметикой «фаберлик» захвати­ли власть над людьми... Если добавить жева­тельную резинку «орбит», стиральные маши­ны «индезит» и лапшу быстрого приготовле­ния, получится кинодокумент эпохи. 

Когда-то Тимур Бекмамбетов снимал рекламные ролики, и у него это неплохо по­лучалось. Сейчас он стал снимать большое кино, и у него неплохо получаются большие I рекламные ролики. Основной принцип пра­вильной рекламы — человек равен вещи. Спикере и мальчик. Пиво и дядя. «Олвейз» и тетя. Бульонные кубики «Магги» и счастли­вая семья.

С любимыми не расставайтесь! Всем сердцем прорастайте в них! Костя Лукашин влюбился в дочь Нади Ше­велевой, потому что у нее симпатичное платье, туфельки, ухоженные волосы, вырази­тельные глаза, трогательный носик, а под но­сиком — рот... Он ее в него поцеловал. А она и не возражала, несмотря на то что собиралась замуж за Безрукова. Любовь — это загадка, и остается только гадать: что понравилось Наде Шевелевой в Косте Лукашине? Может быть, шарф? Может, если бы Сергей Безруков вместо розового галстука носил дорогой ка­чественный шарф, все бы сложилось иначе?

В финальных титрах поет Пугачева. Не та, а эта—Алла Борисовна, Примадонна  Легендовна, наше все... И не «Вагончик тронется», и не «Мне нравится», и не «По улице моей ко­торый год», а нечто гораздо более адекват­ное и себе, и времени. Ну а на прощанье зо­лотой вязью во весь экран: «Эльдару Рязано­ву—с благодарностью». Почему же только Эльдару Рязанову? Я думаю, нам всем нужно сказать «спасибо». Потому что мы все очень сильно старались все эти 32 года, и вполне заслужили такую вот новогоднюю сказку. Так что всем — спасибо, все свободны... Каждо­му — по вере его. По любви. И по надежде. По одной Надежде в одни руки.